Возьми Спока, пирожок! // Ангстовик-затейник // Не мешай мне уходить на дно // смирись и дрочи
Название: Room of Angel
Автор: Uccello Spreo
Бета: Tikki
Размер: мини, 5000
Пейринг/Персонажи: Кас!2014, Дин, Кас
Категория: слэш
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: R
Краткое содержание:
волны семи морей сольются в одну волну
ты меня согрей как солнце греет луну
зло завяжи узлом выпей горечь до дна
чтоб стало легче жить
никому тебя не отдам
никогда не смогу забыть
Посвящение: Magdalena_sylar, это тебе, и ты это знаешь
Дин не хотел этого делать, не намеревался вовсе, но вот — стоит как вкопанный, как приклеенный к этому косяку, и пялится через висящие бусины на то, что происходит в комнате. Отводит взгляд — изо всех сил старается, переступает с ноги на ногу, оборачивается через плечо то и дело, но сам не понимает, почему: боится, что заметят, или хочет, чтобы отвлекли?
Внутри — почти бесшумно — сплелись два человека, они то сливаются воедино, то дерутся, борются на циновке, и до него долетают вскрики и стоны. Дин кусает губы, он весь в испарине и бледный, но щеки — щеки горят так, что того и гляди засветятся в темноте. Он слышит долгие выдохи, слышит частые неглубокие вдохи, и различает, что кому принадлежит, и стыдно, до безумия стыдно находиться здесь и сейчас, но уйти не получается. В ботинки словно гвозди вбили, точно в крыльцо, и если эти двое выйдут на улицу, то столкнутся с ним и сразу обо всем догадаются.
Может, они и так догадываются. Может, это все для него, персональный номер, дань прибытию, дар в честь появления. Может, они договорились — и теперь каждый намеренно стонет так, что Дина пригибает к земле, когда в темноте, еле слышно, раздаются эти звуки. Один зовет другого по имени, и тот отзывается коротким выдохом, всхлипом, а потом — Дин улавливает по движению — выгибается, подставляется, напрашивается на все, что сейчас происходит. Дин видит резкие толчки, перемежающиеся лаской, которая тут же преобразовывается в жестокость, и вот уже первый хватает второго за волосы, вжимает лицом в грязную циновку, заламывает руки и вдавливает телом в пол, въезжает в него ритмично, четко, и Дин определенно разбирает хлюпанье и странный низкий протяжный стон, приглушенный ладонью, закрывающей рот.
Он сбегает, когда тот, второй, чуть ли не взвизгивает от боли, а первый застывает над ним, подрагивая, вытягивается в струну, а затем валится сверху. Дин уже не видит, что происходит дальше — пусть перед глазами и стоит случившееся, пусть в мыслях так все и вертится, — он уже около хижины себя-старшего, себя-иного, себя-неузнаваемого. Врывается внутрь и захлопывает дверь, не боясь никого разбудить в этом проклятом лагере.
Эти люди прокляты. Они все… прокляты. Они сходят с ума, и его, Дина Винчестера, ждет такая же судьба.
Он прижимается к двери спиной, надеясь, быть может, что он-другой сюда не войдет, не заставит смотреть на самого себя, и закрывает глаза, корчась, как от судорог. Бьет ладонью по дереву, сначала тихо, но с каждым разом все сильнее и сильнее, сжимает кулак и лупит с такой яростью, что становится больно. Дерево — крепкое, стены выдержат, и дверь тоже выдержит, и не найти ему спасения от себя-иного, от чужака, убить которого сейчас так хочется.
Он не мог стать таким. Это кто угодно — демон, оборотень, другое чудовище, — но не он, Дин Винчестер. За какие-то пять лет? Вот в это — за пять лет?
Это неправда, конечно, неправда, и Дина здесь вообще нет — это все иллюзия, чтобы он принял правильное решение, и он бы рад сказать, что план не работает. Но судя по трясущимся рукам, по глазам, которые до сих пор видят два тела и жестокость, по исцарапанной, в занозах руке — все работает.
Дин молится, чтобы он-из-будущего не появлялся в хижине, пока он не уснет.
* * *
Наутро ноги сами несут его туда, в странный уголок с циновками и этническими прибамбасами, дурацкой музыкой и дымной завесой от опасных курений. Дин понятия не имеет, застанет ли Каса одного, — второй так и не вернулся на ночь, и Дин до самого утра ворочался на лежанке, пытаясь заснуть и напрягаясь от каждого шороха. Шагов, приближающихся к крыльцу, он так и не услышал. Но ночь все равно выдалась бессонная. В голове немного шумит, давит в висках, мелкие занозы впиваются, кажется, точно в мозг — метко и четко, и мысли сейчас кажутся сущим наказанием.
Кас один. Кас почти обнажен — стоит спиной к входу, натягивая рубашку, эту странную голубую рубашку с завязками под горлом. Ткань грубая даже на вид, а уж каково сейчас приходится истерзанному телу, Дин даже представлять не хочет. Но видит же, видит — царапины, синяки, ссадины на плечах, на боках. Наверняка и на ногах тоже, но брюки Кас надел раньше.
Некоторые кровоподтеки нельзя получить во время секса, каким бы извращенно-жестким тот ни был, и Дин застывает, так и не зайдя внутрь, и бусины на нитках рассыпаются по плечам, ловя блики сумрачного солнца. Кас замирает, слыша мелкий шуршащий стук, и медленно поворачивается к Дину, который все еще вглядывается в тело Каса, и теперь перед ним предстала грудь, такая же изуродованная грубостью. Чьей? Неужели Дин правда задает этот вопрос?
— Блядь, — выдыхает Кас и тут же прикрывает себя рубашкой, поспешно натягивая ее на плечи. Он, наверное, понял что-то по взгляду Дина и, вынырнув из горловины, сразу же бросает на него донельзя напряженный, настороженный взгляд.
— Это сделал я? — ломко спрашивает Дин и на секунду опускает глаза, потому что взор Каса становится таким ярким, таким болезненным, что нет сил его выдержать. Кас сухо смеется — как будто каркает, — затем закашливается и качает головой.
— Нет, не ты, — пожимает он плечами. Дин зажмуривается, понимая, что скрывается под этими словами. Он усмехается — горькая складка кривит губы — и решительно разворачивается, намереваясь найти себя-из-будущего с определенной целью. Кас понимает, с какой именно, и меняется в лице. Снова бросает емкое «Блядь» и через мгновение непонятно каким образом оказывается перед Дином, с силой толкая его в свою хижину и заходя следом. Чертовы бусины легкомысленно перестукиваются, мелькая перед глазами, и Дин с трудом заставляет себя перевести взгляд на Каса.
— Не делай этого, — вырывается у того. Дин отметает прочь все лишние мысли, игнорирует всё вокруг, в том числе и просьбу Каса, и вместо этого спрашивает:
— Почему?
Кас смотрит на него недоуменно, хмурится, не зная, что Дин хочет услышать в ответ, а Дин видит, что Касу хочется найти правильные слова. Даже если, понимает он, они не будут правдивы — главное, озвучить что-нибудь так, чтобы Дину понравилось. И осознание этого лупит Дина едва ли не сильнее, чем синяки от кулаков на теле Каса. Тот приоткрывает рот, смотрит то в сторону, то на него, и с каждой проходящей секундой становится все бледнее.
— Почему ты позволяешь ему это?
Кас умудряется одновременно расслабиться и напрячься. Он отводит глаза, двигает руками неосознанно — жест остается незавершенным, и ладони падают вниз, как тряпочные, повисают безвольно. Кас усмехается — странно, совершенно неискренне, но так отчаянно, что Дин очень хочет поверить, лишь бы Касу не приходилось так вымученно натягивать на лицо чужеродные эмоции. Дин видит, что там, под усмешкой, прячется настоящее, и его бесит, что ему туда хода нет.
— Ты не понимаешь, — на выдохе произносит Кас и качает головой, рассеянно улыбаясь, как будто это все кажется ему забавным. — За пять лет столько всего произошло, что… Ты просто не понимаешь.
— Так объясни, — рявкает Дин. — Если считаешь меня таким тупым, то объясни на пальцах! Почему ты допускаешь, чтобы он поднимал на тебя руку?
Кастиэль молчит. Дин тоже не говорит ни слова, уверенный, что Кас рано или поздно ответит, и в конце концов так и происходит.
— За эти годы, — глухо начинает Кас, прикрыв глаза, и пальцами принимается перебирать низ рубашки, сминая ее и распрямляя, — случилось многое. Это и неудивительно, пять лет — немалый срок.
Дин слышит в его словах издевку, но вполне возможно, что ему это только кажется. Потому что нельзя не думать о том, что Кас — ангел, повидавший за все свое существование столько, сколько Дину и в кошмарном сне не приснится. Он помнит, каким был Кас, когда они только встретились — бесстрастным, безжалостным, всесильным и неумолимым. И как быстро из такого он превратился в человечного и чувствующего.
Перед Дином как на ладони три разных Кастиэля: ангел, падший ангел и человек. И он смотрит на последнего и не верит, что из того, самого первого, за какие-то жалкие пять лет мог получиться этот. Наркоман, постоянно пребывающий в дурмане, наркоман, закидывающийся чем попало — вряд ли в этом месте есть что-то более-менее адекватное. Что Кас принимает? И не потому ли он до сих пор жив, что в нем где-то еще теплится ангельская сила, поддерживающая на плаву и не дающая умереть окончательно?
— Но срываться Дин начал, когда Сэм… перестал быть собой, — после паузы договаривает Кас, осторожно глядя на Дина, словно ожидая от него какого-нибудь действия, и понятно, какого, если судить по их разговору. Дин сжимает кулаки и делает шаг назад, замечая скользнувшую облегченную усмешку, благодарную и просто неуместную. Дин шокирован тем, как просто Кас демонстрирует эмоции, — шокирован уже вторые сутки, но в еще большее изумление его ввергает то, что именно чувствует Кас. Страх, принятие, готовность, отчаяние и что там еще понамешано? — Ему нужно было вымещать злость на чем-нибудь, и стены для этого мало подходили — он постоянно ходил с разбитыми кулаками, не мог держать оружие. То есть, мог, разумеется, — Кас ухмыляется с выражением «ты же знаешь Дина», и это дико. — Но ему было больно. Ему было больнее, чем мне, и…
— Это гребаная жертвенность? — выплевывает Дин, его просто колотит, он чувствует сумасшедшую ярость и старается держать себя в руках, хотя багровая пелена застилает глаза. Он не хочет верить, что Кас мог согласиться на такое, но понимает, что именно Кас и мог. И подставился совершенно добровольно под кулаки и член.
— Представления не имею, — на полном серьезе отвечает Кас.
Дину недостаточно происходящего, не хватает деталей, картинка просто не складывается — куски выдраны и разбросаны вокруг, а Кас не помогает, хотя видно, что он ответит на все. Дин не знает, почему. Потому что он — тот, кто есть, из прошлого? Или тот, кем он станет в будущем? Кас боится? Или просто согласен отвечать? Опять безвольно покоряется?
От этой мысли Дин хочет вколотить самого себя в стену, потому что Кас и «безвольно» не должны встречаться в одном предложении.
— Почему это все происходит? — напряженно спрашивает Дин. — Почему? Объясни мне хоть как-нибудь, пожалуйста, мне не хватает моего тупого ума, чтобы это все понять.
Кас запрокидывает голову, стукаясь затылком о косяк — чертовы бусины отзываются, конечно, и блики тут же ослепляют Дина, но он не обращает внимания, наблюдая за Касом. За тем, как дергается кадык, когда тот сглатывает. Как он размыкает губы и облизывается, словно в горле пересохло. В хижине совсем не жарко, и особой жажды не чувствуется, но Дин и сам не прочь выпить. Или даже напиться.
— Потому что, кроме него, у меня больше ничего нет. А под таблетками я почти ничего не чувствую.
— Врешь, — после паузы говорит Дин. Кас медлит с ответом, обращая на него взгляд, рассматривает, словно прикидывая что-то, а потом дергает уголком губ и снимает с себя совершенно все эмоции.
— Вру, — соглашается он. И в ту же секунду дает слабину — опускает глаза, словно чувствуя стыд за то, что ему может быть больно. А потом берет себя в руки — Дин почти видит, как это происходит, как все части брони Каса в секунду оказываются на нем — и поднимает на Дина взгляд, полный вызова.
«Что с того, — читает Дин, — что мне больно? Уж не тебе ли с этим разбираться, а?»
Он играет желваками и ничего не отвечает, потому что отвечать не на что — вслух не было произнесено ни слова.
Он чувствует порыв сказать, что это все нужно прекратить, остановить дурную чехарду, поставить на паузу, выдрать из реальности, черт возьми же, да вбить гвозди в ноги Дину-из-этого-времени, что угодно сделать, лишь бы все закончилось, но не говорит ничего. Дин понимает, что Кас не согласится ни на что.
Дин отворачивается, чувствуя досаду, прикрывает глаза на секунду, не больше, чтобы собраться с мыслями или, быть может, найти правильные фразы, которые принесут толк, а не станут простым размусоливанием темы. Но внезапно у него перехватывает дыхание, и он размыкает ресницы, чувствуя удушье, хватает себя за горло, ослепленный свалившимся на него открытием. Кас не шевелится, даже не показывает вида, что как-то обеспокоен состоянием Дина, и это, серьезно, не имеет никакого значения, потому что в эту самую секунду Дин клянет себя, себя-иного и все остальное что есть сил, потому что он наконец-то понял, как сильно Кастиэль его любит.
Любит безоговорочно, преданно. Полностью — даже такого, уничтоженного, размазанного по земле реальностью, как кусок масла по тосту, даже сумасшедшего.
И, несмотря ни на что, Кастиэль с ним. Несмотря на все выкрутасы, на неконтролируемую злость, силу и синяки, Кастиэль позволяет Дину быть рядом.
Дина озаряет, как гребаным лучом с небес — не хватает только хора ангелов, — что Кас никогда его не оставит.
— Блядь, — выдыхает Дин. Ему нечего на это сказать, все слова рассыпались, как бисер, потерявшись в щелях щербатого пола, но эмоции так и просятся наружу, и поэтому он еще раз повторяет, только тише и отчаянней: — Блядь. Я… Я не знаю, что делать.
Кас смотрит на него долгим взглядом, словно раздумывая, можно ли озвучить свои мысли, а потом все-таки говорит, внимательно глядя в глаза — наверное, чтобы проследить, что Дин все услышит правильно:
— Ничего не нужно делать. Будет очень хорошо, если ты поймешь: если ты отнимешь у него меня — а ты можешь это сделать, ты можешь даже убить его и будешь, возможно, прав, и не смотри на меня так, я не глупец, я все вижу, — он умрет. Но если умрет он — меня тоже больше не будет.
Если бы в прозвучавшем был пустой пафос, то Дин первым вмазал бы Касу промеж глаз за излишний неуместный драматизм, за притянутые за уши оправдания и прочую пургу, которую могут гнать только дебилы. Но — нет, Кас произносит это так просто и спокойно, почти равнодушно, и не поверить невозможно. Кас не прерывает зрительного контакта, говоря это, и Дин понимает — именно так все и будет. Впрочем, это и так очевидно: абы кому не будешь подставлять зад, не позволишь вытирать собой пол. Абы кому не дашь полный карт-бланш.
От осознания того, что он превратился в такое чудовище, что из-за него страдает человек, уже и так много переживший в другом, прежнем, времени, Дин чувствует, как щиплет в глазах, и тонет в ненависти. Он ненавидит себя и себя-из-будущего, ненавидит прошлое и настоящее, ненавидит мир, ангелов и Люцифера, который все это и затеял.
— Не надо, Дин, — дрогнувшим голосом говорит Кас и шевелит рукой, как будто хотел бы дотронуться, но сил не нашлось. — Правда, не нужно. Я не стою этого.
— Кас! — рявкает Дин, и Кас вздрагивает. Дин зажмуривается, закрывает глаза рукой и мотает головой из стороны в сторону, не желая, чтобы это все продолжалось. Дергает себя за волосы — с силой, жестко, и сдавленно охает от боли, но говорит уже спокойнее: — Господи, Кас. Никогда не… Думай так о себе. Нет. Потому что ты самый совершенный человек, которого я когда-либо встречал.
Они оба молчат — недолго, быть может, несколько секунд, но этого хватает, чтобы взять себя в руки, и Дин переводит дух и уже нормальным голосом произносит:
— Я не понимаю, почему это все происходит.
Он лжет, и сам это знает. И Кас тоже знает, и не стесняется ткнуть в это носом, поэтому после паузы, изучив Дина долгим немигающим взглядом, роняет:
— Нет, Дин. Тебе известны причины.
Ну конечно, известны. И даже не приходится уточнять, чего именно причины, потому что конкретно сейчас важно все — и любовь Каса, и жестокость Дина, и согласившийся Сэм, и больные зомби-вирусом люди, и полуразрушенные города. Одно перетекает в другое, следствие меняется местами с источником, и это все кружит вокруг, путает, сбивает с толку. Дин видит всю ситуацию в абсолюте, как будто в один миг стал высоким-высоким, а мир стал совсем маленьким. И он может поместить всю планетку на ладонь и посмотреть на их семейные проблемы в таком масштабе. И вроде бы в сравнении с Землей ничто более не может иметь веса, но Дин скорее уничтожил бы реальность одним движением, чем сказал, что Кас, этот Дин и Сэм ничего не значат.
Для Дина они значат совершенно всё.
Он закрывает лицо руками, признавая поражение, и едва заметно кивает, впрочем, Кас наверняка улавливает — тот всегда был очень внимательным, вряд ли эта черта исчезла в этом времени.
— Ты вернешься, — вдруг говорит Кас. — Конечно, ты вернешься в свое время.
Дин не собирается возражать. Даже если бы хотел — Кас говорит так безапелляционно и уверенно, что сомнения в его словах просто испаряются, их будто сдувает ветром, как пыль. В конце концов, если отбросить эмоциональные заморочки, Захария зачем-то забросил его сюда, и наверняка не для этого разговора. Не мог же он просто отправить его в будущее только для того, чтобы два Дина раздирали Каса, как два пса — кость? Вряд ли у этого мерзкого гада были такие планы.
— Если бы я мог просить, — вдруг говорит Кастиэль, и Дин как будто вспоминает о нем, хотя, конечно, он совсем не забывал. Кас бледен, глаза покраснели, лихорадочно блестят, пальцы подрагивают — вымотался донельзя. Дин, впрочем, тоже не эталон красоты — наверняка взлохмачен, взъерошен, перемазан в чем-нибудь. Зеркал нет, он себя не видит. Но зато представляет.
Кас никак не может продолжить начатую фразу, и Дин окидывает его внимательным взглядом, подмечая, как ему кажется, все до мельчайших деталей, и дрожь, которая проходит по телу Каса, буквально бросается в глаза.
Что ж, пожалуй, Кас поразительно долго держится. Другие на его месте бросили бы пустые разговоры и рванули за дозой, но не Кас, нет — он терпеливо, пересиливая себя, продолжает это все, тянет, выслушивает Дина, хотя все, что хочется, — это закинуться чем-нибудь. Дин не представляет, какие тут запасы, и малодушно надеется, что они не иссякнут еще очень долго, потому что Касу совсем не просто быть человеком.
Кас все-таки не договаривает. Он прерывисто вздыхает и отворачивает голову, но Дин и так знает, о чем тот хотел его попросить, но так и не нашел в себе сил.
* * *
— Дин? — голос знакомый, очень знакомый, и идет как будто изнутри. Дин вздрагивает от неожиданности и распахивает глаза, когда его руки касаются чужие пальцы. — Дин, ты в порядке?
— Я… — нерешительно начинает он, но замолкает. Смотрит на Кастиэля — своего, настоящего, привычного — и сглатывает почти сорвавшиеся с языка слова. Нельзя такое говорить, нельзя. Он забылся. — Да, Кас. Все хорошо. Я просто…
— Задумался, — с легкой улыбкой подсказывает Кас и чуть наклоняет голову. Затем немного отодвигается от него, садясь поудобнее, ссутуливается и соединяет ладони, переплетя пальцы. Дин смотрит на его руки и не может оторвать взгляда, хотя подозревает, что выглядит странно. Быть может, даже смущает Каса, но тот не подает вида — смотрит вперед, на огонь в камине, на Сэма в кресле, который по уши погряз в очередном томе с очередной полки. Вокруг дивана полумрак, свет приглушен, а Сэм сидит под торшером, в уютном оранжевом круге. Дин понимает, что не помнит, что именно читает Сэм — надо же было так сильно погрузиться в прошлое.
— Задумался, — охотно соглашается Дин и разваливается на диване вольготно и с удовольствием. Кас по-прежнему едва улыбается — может быть, своим мыслям, может, обстановке или тому, что Дин рядом — и ничего не говорит. Впрочем, ничего и не нужно говорить.
Это необычайно мирная сцена. Дин не может припомнить, когда такое было в последний раз — никак не меньше года прошло. Они втроем здесь, и пусть ему не хватает некоторых людей — да что уж там, пусть он безумно скучает по ним, — сейчас ему больше никто не нужен. Он безмерно счастлив, что эти двое, которые в каком-то плане большая головная боль, с ним. Живые и относительно здоровые. Чего, конечно, нельзя сказать о самом Дине, но когда это Дин заботился о себе в ущерб родным? Не было такого и не будет никогда, и потому он умиротворенно вздыхает, потирая метку Каина, которая уродливым шрамом бугрится на предплечье. Косится на Каса, который проявляет чудеса выдержки и не шевелится вот уже с минуту — только дышит, но и приподнимающейся груди Дин не видит, потому что все закрывает дурацкий тренч.
— Сними? — предлагает он. Кас, встрепенувшись, словно воробей, которому на макушку упала дождевая капля, поворачивается к Дину и смотрит сонно, но с теплом. И понятно, что он ни черта не расслышал — тоже, наверное, задумался. — Я говорю, сними свой чертов плащ. В бункере вроде не холодно.
— О, — выдыхает Кас и тут же поднимается на ноги, осторожно стягивая тренч. Затем так же осторожно складывает его и располагает на подлокотнике дивана, почти нежно проведя по бежевой ткани ладонью. Дин вроде бы хочет рассмеяться — и раньше точно рассмеялся бы, — но сейчас он просто добродушно фыркает и качает головой, отводя взгляд. Огонь в камине потрескивает, искры вылетают наружу, но опасности нет — все возгораемое находится достаточно далеко. Языки пламени ласково облизывают камень очага, струятся по нему, и там, внутри, на черной задней стене, Дину чудится всякое. Он прикрывает глаза, чтобы не думать об этом, и через силу смотрит на Каса, такого… своего. Тот снова сидит рядом с ним, одетый в серые джинсы и голубую рубашку, и одежда мятая, словно кем-то пожеванная, но Дин по-глупому улыбается, смотря на всё это, и почти счастливо вздыхает.
Да, со временем он научился ценить редкие минуты покоя. Вечная гонка за чудовищами, вечные сражения то за жизни людей, то за существование мира сделали свое дело. И по сути, что один человек, что мир — разницы никакой, разве что масштаб угрозы, но если не задумываться о нем, то вообще все одинаково. Работа есть работа. И они, Винчестеры и Кас, давно отдали себя на растерзание людям, которым требуется их помощь. Но тем не менее… Тем не менее вот так, как сейчас, — хорошо. И подольше бы.
— Как ты, Дин? — вдруг спрашивает Кас. Дин смотрит на него немного удивленно и непонимающе, а Кас глядит в ответ прямо и внимательно. Вот такой он гораздо лучше — без ужимок, уверток, попыток уклониться и наврать, скрыть истину, каким был в другом две тысячи четырнадцатом. И ради такого Каса Дин готов потерпеть и даже поотвечать на очень неприятные вопросы.
— Все хорошо, — коротко говорит он, но этого явно недостаточно. Сэм тоже поднимает голову от книги и с ожиданием и волнением впивается в него взглядом. Дин усмехается: — Я врать не буду, парни, я не знаю, во что умудрился ввязаться с этой меткой, но пока что убивать не тянет.
Шутка не прокатывает — это Дин понимает по ставшему очень серьезным Сэму и нахмурившемуся Касу. Он сейчас явно сморозил какую-то глупость, и придется разбираться.
— Дин, ты же понимаешь… — начинает Сэм. Дин закатывает глаза:
— Нет, Сэмми, я не понимаю. Я ничего не понимаю, кроме того, что на мне есть какая-то херня, которая рано или поздно проявит себя. Она уже проявила себя, — он взмахивает рукой, не давая брату вставить увлекательную историю про то, как Дин был демоном. — И вы меня вытащили. Но я знаю — чувствую, — что на этом дело не закончилось и нам еще предстоит побегать. Возможно, бегать будете вы от меня, — на полном серьезе говорит Дин и поджимает губы, с вызовом глядя на обоих. Сэм — мрачнее тучи, Кас — печальный, со скорбным лицом, но Дин видит в нем решительность. На что именно решительность — даже думать не хочется, потому что очень, очень свежа в памяти картинка из другого две тысячи четырнадцатого, с другим Касом — наркоманом и грушей для битья.
— Не надо было тебе… — не унимается Сэм, на что Дин реагирует резко:
— Надо было. И не было других вариантов, Сэм. Я связался с Кроули, — на этих словах и брат, и Кас дергаются и тут же на миг отводят глаза, словно стыдятся, что так вышло. Дин понимает, почему — если бы Сэм не прогнал его, если бы Кас не остался с Сэмом, то не случилось бы истории с Каином. Но тогда, скорее всего, победу одержала бы Абаддон, а это, уверен Дин, гораздо хуже, чем какая-то непонятная метка. — Как бы там ни было, — решает не продолжать он, — нам нужно не думать, чем все могло бы стать, если бы вышло иначе, потому что иначе не вышло, а вышло так, как вышло, и теперь лучше разбираться с тем, что есть. Я понятно выразился?
Кас фыркает и согласно кивает, Сэм секунду выглядит озадаченным, будто укладывает в голове произнесенное Дином, а потом, смерив его оценивающим взглядом, прищуривается и тоже кивает. Мол, я взял на заметку всю ту чушь, что ты сейчас вывалил, и ничего не обещаю, но в твоих словах, кажется, было немного смысла.
Дина так вполне устраивает, потому что ему очень уж не хочется думать в данную минуту об этой херне с разборками и проблемами, когда можно просто посидеть с этими двумя и просто ничего не делать. И ничего не держать в голове. Просто — рядом с братом. И рядом с Касом.
— А как ты? — тихо спрашивает Дин, чтобы не мешать Сэму, снова вернувшемуся к книге. Дрова щелкают, парочка ярко-алых угольков вылетает на гранитный пол, но на этом все, и Дин снова смотрит на Каса, который теперь задумчив — наверное, подыскивает слова.
— Честно, Дин? — со вздохом уточняет Кас и глядит на него тяжело и серьезно.
— Честно, — сглотнув, принимает условия Дин, и предчувствие нехорошего сжимает его всего.
— Во мне чужая благодать, — дрогнувшим голосом отвечает Кастиэль. И этого, пожалуй, могло бы быть достаточно, если бы только это интересовало Дина. Но ему важно знать всё. Он понимает, почему именно об этом первым делом сказал Кас — потому что так он признался, что еще один ангел был убит, чтобы Кастиэль мог оказаться рядом в нужную минуту. Нельзя сказать, что Дин сожалеет или сочувствует — в конце концов, если бы не эта чужая благодать, Кас не появился бы вовремя, Дин убил бы Сэма, и история Винчестеров завершилась бы не самым приятным образом. Но эффектным, не поспоришь. — Я не хотел ее…
«Врешь», — почти роняет Дин, но сдерживается.
— Хотя, конечно, я лгу, — неживым голосом продолжает Кас. — Если бы я не хотел, я бы не принял ее, а я принял. И рассуждал, что Эдина все равно мертва, а значит, я могу взять ее силу, но не нужно мне было этого делать, потому что Кроули…
— Кроули? — вырывается у Дина. Кас замолкает, смотрит на него странно, будто не ожидал здесь увидеть, и кивает, подтверждая свои слова.
— Кроули. Он убил ее и забрал благодать, которую передал мне. Я был настолько слаб и именно в ту минуту так хотел жить, что не стал бороться с ним и согласился принять чужую силу. И я не знаю, что он с меня потребует.
На пару минут наступает тишина. Дин поначалу пытается что-нибудь сказать, но ничего толкового в голову не приходит, и он бросает это дело. В любом случае, они все знают, как действовать в этакой ситуации — вместе. Это главное, это залог их успеха. Если они будут держаться друг друга, то непременно разберутся с любой ерундой, и Кроули, опять ставший врагом — а прекращал ли он им быть хоть на минуту? — не причинит Касу вреда.
Главное, чтобы Кас был в них уверен. Может, после всего, что случилось, Кастиэль не может на них рассчитывать, как раньше? Может, они с Сэмом — или, скорее, сам Дин — потеряли его доверие? Дин надеется, что это не так, потому что Кас должен быть рядом, а за прошлогоднюю ошибку — предательство — он отплатил сполна, хотя до сих пор винит себя за это.
В чем Дин еще себя не винит?
Он опускается ниже, сползая по сиденью, и ловит себя на смутном желании. По коже словно проходится зуд, оставляя легкие мурашки, и Дин хмурится, не до конца понимая, что это может значить. А потом Кас оказывается рядом, прижимаясь бедром к бедру и боком к боку, и устраивает голову на спинке, прикрывая глаза и глубоко вздыхая. Дин вглядывается в него — в щетину, в синяки под глазами, в спутанные волосы — и стискивает зубы, чтобы по-дебильному не наплести какой-нибудь фигни и не наброситься с объятиями.
Это все, черт возьми, стоило того. Это все стоило его души, это стоило Ада — люди вокруг живы, рождены новые дети, мир по-прежнему существует и зомби-апокалипсис получилось отменить.
Ну, или отложить, но это будут уже не его проблемы.
И Кас — побитый, измученный, но восстанавливающийся, с чужой — да с какой угодно, хоть самого Господа — благодатью, Кас, совсем не похожий на другого-себя, прихиппованного, обдолбанного и чересчур счастливого. Именно такой, какой нужен, никакого другого не надо.
Дин думает, что, кажется, у него получилось исполнить так и не данное тому Касу обещание спасти Каса из своей временной ветки. И воистину неисповедимыми путями Дин смог это сделать. Ведь смог же?
Кас вдруг открывает глаза и смотрит на Дина пристально-пристально, и он холодеет от пришедшей в голову мысли: а что, если ангелы знают все, что происходит? Кас ведь говорил, что время — нелинейное, и он мог перемещаться между годами, Бальтазар вообще изменил реальность, исправив одну мелочь в виде затонувшего корабля.
Что, если Кас знает, что именно видел Дин? Что, если знает, что он сделал — или не сделал? Что, если знает о том, кем Кас мог стать, как мог поступать с собой? И скорее всего, так оно и есть, и тому все было прекрасно известно, и выходит, он всегда осознанно шел на это?.. За Дином?..
За Дином?..
Кас моргает, и Дин осознает, что все это время не отводил от него взгляда. И весь этот поток мыслей, кружившийся меж висков, пролетел перед ним, когда он смотрел Касу в глаза. Дин розовеет и пытается отвернуться, чувствуя дикой силы смущение — такое, что даже ничего сказать не получается, отшутиться не выходит, и он откашливается и пытается подняться на ноги, чтобы сбежать. Хотя бы в туалет под выгодным предлогом, ну или на кухню за бургером — мало ли, вдруг он проголодался, с людьми такое случается, и он все еще человек, пусть и не до конца, но голод — нормальное чувство, и никто не заподозрит его в…
Кас хватает его за руку, легко удерживая на месте — Дин так и застывает, до конца не встав, на полусогнутых ногах. Не решается ни дернуться, ни даже вздохнуть — будто случится что-то страшное, если момент будет нарушен, и он ощущает уже, как легкие горят, но сглатывает и зажмуривается трусливо-трусливо. А потом Кас тянет на себя его руку, обхватывает кисть надежнее и крепче и — Дин резко глотает воздух — прижимается губами к тыльной стороне ладони. Бесхитростно и просто.
Дин оборачивается, широко раскрыв глаза, и смотрит на Каса изумленно. А тот улыбается своей обычной улыбкой, в которой нет никакого двойного дна, и отпускает его руку — мол, иди, куда хотел. Дин медлит пару секунд, а потом плюхается обратно на диван, едва не придавив ноги Каса, и не находит в себе смелости посмотреть на него. Он знает, что ничего не показалось, что это случилось в действительности — Кас поцеловал его руку, Боже, — но не верится, просто не верится.
И тогда Кас, словно чувствуя метания Дина, берет его за руку, сжимает легонько и переплетает их пальцы, больше не делая ничего.
Впрочем, этого вполне достаточно.
обзорам
Автор: Uccello Spreo
Бета: Tikki
Размер: мини, 5000
Пейринг/Персонажи: Кас!2014, Дин, Кас
Категория: слэш
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: R
Краткое содержание:
волны семи морей сольются в одну волну
ты меня согрей как солнце греет луну
зло завяжи узлом выпей горечь до дна
чтоб стало легче жить
никому тебя не отдам
никогда не смогу забыть
Посвящение: Magdalena_sylar, это тебе, и ты это знаешь
Внутри — почти бесшумно — сплелись два человека, они то сливаются воедино, то дерутся, борются на циновке, и до него долетают вскрики и стоны. Дин кусает губы, он весь в испарине и бледный, но щеки — щеки горят так, что того и гляди засветятся в темноте. Он слышит долгие выдохи, слышит частые неглубокие вдохи, и различает, что кому принадлежит, и стыдно, до безумия стыдно находиться здесь и сейчас, но уйти не получается. В ботинки словно гвозди вбили, точно в крыльцо, и если эти двое выйдут на улицу, то столкнутся с ним и сразу обо всем догадаются.
Может, они и так догадываются. Может, это все для него, персональный номер, дань прибытию, дар в честь появления. Может, они договорились — и теперь каждый намеренно стонет так, что Дина пригибает к земле, когда в темноте, еле слышно, раздаются эти звуки. Один зовет другого по имени, и тот отзывается коротким выдохом, всхлипом, а потом — Дин улавливает по движению — выгибается, подставляется, напрашивается на все, что сейчас происходит. Дин видит резкие толчки, перемежающиеся лаской, которая тут же преобразовывается в жестокость, и вот уже первый хватает второго за волосы, вжимает лицом в грязную циновку, заламывает руки и вдавливает телом в пол, въезжает в него ритмично, четко, и Дин определенно разбирает хлюпанье и странный низкий протяжный стон, приглушенный ладонью, закрывающей рот.
Он сбегает, когда тот, второй, чуть ли не взвизгивает от боли, а первый застывает над ним, подрагивая, вытягивается в струну, а затем валится сверху. Дин уже не видит, что происходит дальше — пусть перед глазами и стоит случившееся, пусть в мыслях так все и вертится, — он уже около хижины себя-старшего, себя-иного, себя-неузнаваемого. Врывается внутрь и захлопывает дверь, не боясь никого разбудить в этом проклятом лагере.
Эти люди прокляты. Они все… прокляты. Они сходят с ума, и его, Дина Винчестера, ждет такая же судьба.
Он прижимается к двери спиной, надеясь, быть может, что он-другой сюда не войдет, не заставит смотреть на самого себя, и закрывает глаза, корчась, как от судорог. Бьет ладонью по дереву, сначала тихо, но с каждым разом все сильнее и сильнее, сжимает кулак и лупит с такой яростью, что становится больно. Дерево — крепкое, стены выдержат, и дверь тоже выдержит, и не найти ему спасения от себя-иного, от чужака, убить которого сейчас так хочется.
Он не мог стать таким. Это кто угодно — демон, оборотень, другое чудовище, — но не он, Дин Винчестер. За какие-то пять лет? Вот в это — за пять лет?
Это неправда, конечно, неправда, и Дина здесь вообще нет — это все иллюзия, чтобы он принял правильное решение, и он бы рад сказать, что план не работает. Но судя по трясущимся рукам, по глазам, которые до сих пор видят два тела и жестокость, по исцарапанной, в занозах руке — все работает.
Дин молится, чтобы он-из-будущего не появлялся в хижине, пока он не уснет.
* * *
Наутро ноги сами несут его туда, в странный уголок с циновками и этническими прибамбасами, дурацкой музыкой и дымной завесой от опасных курений. Дин понятия не имеет, застанет ли Каса одного, — второй так и не вернулся на ночь, и Дин до самого утра ворочался на лежанке, пытаясь заснуть и напрягаясь от каждого шороха. Шагов, приближающихся к крыльцу, он так и не услышал. Но ночь все равно выдалась бессонная. В голове немного шумит, давит в висках, мелкие занозы впиваются, кажется, точно в мозг — метко и четко, и мысли сейчас кажутся сущим наказанием.
Кас один. Кас почти обнажен — стоит спиной к входу, натягивая рубашку, эту странную голубую рубашку с завязками под горлом. Ткань грубая даже на вид, а уж каково сейчас приходится истерзанному телу, Дин даже представлять не хочет. Но видит же, видит — царапины, синяки, ссадины на плечах, на боках. Наверняка и на ногах тоже, но брюки Кас надел раньше.
Некоторые кровоподтеки нельзя получить во время секса, каким бы извращенно-жестким тот ни был, и Дин застывает, так и не зайдя внутрь, и бусины на нитках рассыпаются по плечам, ловя блики сумрачного солнца. Кас замирает, слыша мелкий шуршащий стук, и медленно поворачивается к Дину, который все еще вглядывается в тело Каса, и теперь перед ним предстала грудь, такая же изуродованная грубостью. Чьей? Неужели Дин правда задает этот вопрос?
— Блядь, — выдыхает Кас и тут же прикрывает себя рубашкой, поспешно натягивая ее на плечи. Он, наверное, понял что-то по взгляду Дина и, вынырнув из горловины, сразу же бросает на него донельзя напряженный, настороженный взгляд.
— Это сделал я? — ломко спрашивает Дин и на секунду опускает глаза, потому что взор Каса становится таким ярким, таким болезненным, что нет сил его выдержать. Кас сухо смеется — как будто каркает, — затем закашливается и качает головой.
— Нет, не ты, — пожимает он плечами. Дин зажмуривается, понимая, что скрывается под этими словами. Он усмехается — горькая складка кривит губы — и решительно разворачивается, намереваясь найти себя-из-будущего с определенной целью. Кас понимает, с какой именно, и меняется в лице. Снова бросает емкое «Блядь» и через мгновение непонятно каким образом оказывается перед Дином, с силой толкая его в свою хижину и заходя следом. Чертовы бусины легкомысленно перестукиваются, мелькая перед глазами, и Дин с трудом заставляет себя перевести взгляд на Каса.
— Не делай этого, — вырывается у того. Дин отметает прочь все лишние мысли, игнорирует всё вокруг, в том числе и просьбу Каса, и вместо этого спрашивает:
— Почему?
Кас смотрит на него недоуменно, хмурится, не зная, что Дин хочет услышать в ответ, а Дин видит, что Касу хочется найти правильные слова. Даже если, понимает он, они не будут правдивы — главное, озвучить что-нибудь так, чтобы Дину понравилось. И осознание этого лупит Дина едва ли не сильнее, чем синяки от кулаков на теле Каса. Тот приоткрывает рот, смотрит то в сторону, то на него, и с каждой проходящей секундой становится все бледнее.
— Почему ты позволяешь ему это?
Кас умудряется одновременно расслабиться и напрячься. Он отводит глаза, двигает руками неосознанно — жест остается незавершенным, и ладони падают вниз, как тряпочные, повисают безвольно. Кас усмехается — странно, совершенно неискренне, но так отчаянно, что Дин очень хочет поверить, лишь бы Касу не приходилось так вымученно натягивать на лицо чужеродные эмоции. Дин видит, что там, под усмешкой, прячется настоящее, и его бесит, что ему туда хода нет.
— Ты не понимаешь, — на выдохе произносит Кас и качает головой, рассеянно улыбаясь, как будто это все кажется ему забавным. — За пять лет столько всего произошло, что… Ты просто не понимаешь.
— Так объясни, — рявкает Дин. — Если считаешь меня таким тупым, то объясни на пальцах! Почему ты допускаешь, чтобы он поднимал на тебя руку?
Кастиэль молчит. Дин тоже не говорит ни слова, уверенный, что Кас рано или поздно ответит, и в конце концов так и происходит.
— За эти годы, — глухо начинает Кас, прикрыв глаза, и пальцами принимается перебирать низ рубашки, сминая ее и распрямляя, — случилось многое. Это и неудивительно, пять лет — немалый срок.
Дин слышит в его словах издевку, но вполне возможно, что ему это только кажется. Потому что нельзя не думать о том, что Кас — ангел, повидавший за все свое существование столько, сколько Дину и в кошмарном сне не приснится. Он помнит, каким был Кас, когда они только встретились — бесстрастным, безжалостным, всесильным и неумолимым. И как быстро из такого он превратился в человечного и чувствующего.
Перед Дином как на ладони три разных Кастиэля: ангел, падший ангел и человек. И он смотрит на последнего и не верит, что из того, самого первого, за какие-то жалкие пять лет мог получиться этот. Наркоман, постоянно пребывающий в дурмане, наркоман, закидывающийся чем попало — вряд ли в этом месте есть что-то более-менее адекватное. Что Кас принимает? И не потому ли он до сих пор жив, что в нем где-то еще теплится ангельская сила, поддерживающая на плаву и не дающая умереть окончательно?
— Но срываться Дин начал, когда Сэм… перестал быть собой, — после паузы договаривает Кас, осторожно глядя на Дина, словно ожидая от него какого-нибудь действия, и понятно, какого, если судить по их разговору. Дин сжимает кулаки и делает шаг назад, замечая скользнувшую облегченную усмешку, благодарную и просто неуместную. Дин шокирован тем, как просто Кас демонстрирует эмоции, — шокирован уже вторые сутки, но в еще большее изумление его ввергает то, что именно чувствует Кас. Страх, принятие, готовность, отчаяние и что там еще понамешано? — Ему нужно было вымещать злость на чем-нибудь, и стены для этого мало подходили — он постоянно ходил с разбитыми кулаками, не мог держать оружие. То есть, мог, разумеется, — Кас ухмыляется с выражением «ты же знаешь Дина», и это дико. — Но ему было больно. Ему было больнее, чем мне, и…
— Это гребаная жертвенность? — выплевывает Дин, его просто колотит, он чувствует сумасшедшую ярость и старается держать себя в руках, хотя багровая пелена застилает глаза. Он не хочет верить, что Кас мог согласиться на такое, но понимает, что именно Кас и мог. И подставился совершенно добровольно под кулаки и член.
— Представления не имею, — на полном серьезе отвечает Кас.
Дину недостаточно происходящего, не хватает деталей, картинка просто не складывается — куски выдраны и разбросаны вокруг, а Кас не помогает, хотя видно, что он ответит на все. Дин не знает, почему. Потому что он — тот, кто есть, из прошлого? Или тот, кем он станет в будущем? Кас боится? Или просто согласен отвечать? Опять безвольно покоряется?
От этой мысли Дин хочет вколотить самого себя в стену, потому что Кас и «безвольно» не должны встречаться в одном предложении.
— Почему это все происходит? — напряженно спрашивает Дин. — Почему? Объясни мне хоть как-нибудь, пожалуйста, мне не хватает моего тупого ума, чтобы это все понять.
Кас запрокидывает голову, стукаясь затылком о косяк — чертовы бусины отзываются, конечно, и блики тут же ослепляют Дина, но он не обращает внимания, наблюдая за Касом. За тем, как дергается кадык, когда тот сглатывает. Как он размыкает губы и облизывается, словно в горле пересохло. В хижине совсем не жарко, и особой жажды не чувствуется, но Дин и сам не прочь выпить. Или даже напиться.
— Потому что, кроме него, у меня больше ничего нет. А под таблетками я почти ничего не чувствую.
— Врешь, — после паузы говорит Дин. Кас медлит с ответом, обращая на него взгляд, рассматривает, словно прикидывая что-то, а потом дергает уголком губ и снимает с себя совершенно все эмоции.
— Вру, — соглашается он. И в ту же секунду дает слабину — опускает глаза, словно чувствуя стыд за то, что ему может быть больно. А потом берет себя в руки — Дин почти видит, как это происходит, как все части брони Каса в секунду оказываются на нем — и поднимает на Дина взгляд, полный вызова.
«Что с того, — читает Дин, — что мне больно? Уж не тебе ли с этим разбираться, а?»
Он играет желваками и ничего не отвечает, потому что отвечать не на что — вслух не было произнесено ни слова.
Он чувствует порыв сказать, что это все нужно прекратить, остановить дурную чехарду, поставить на паузу, выдрать из реальности, черт возьми же, да вбить гвозди в ноги Дину-из-этого-времени, что угодно сделать, лишь бы все закончилось, но не говорит ничего. Дин понимает, что Кас не согласится ни на что.
Дин отворачивается, чувствуя досаду, прикрывает глаза на секунду, не больше, чтобы собраться с мыслями или, быть может, найти правильные фразы, которые принесут толк, а не станут простым размусоливанием темы. Но внезапно у него перехватывает дыхание, и он размыкает ресницы, чувствуя удушье, хватает себя за горло, ослепленный свалившимся на него открытием. Кас не шевелится, даже не показывает вида, что как-то обеспокоен состоянием Дина, и это, серьезно, не имеет никакого значения, потому что в эту самую секунду Дин клянет себя, себя-иного и все остальное что есть сил, потому что он наконец-то понял, как сильно Кастиэль его любит.
Любит безоговорочно, преданно. Полностью — даже такого, уничтоженного, размазанного по земле реальностью, как кусок масла по тосту, даже сумасшедшего.
И, несмотря ни на что, Кастиэль с ним. Несмотря на все выкрутасы, на неконтролируемую злость, силу и синяки, Кастиэль позволяет Дину быть рядом.
Дина озаряет, как гребаным лучом с небес — не хватает только хора ангелов, — что Кас никогда его не оставит.
— Блядь, — выдыхает Дин. Ему нечего на это сказать, все слова рассыпались, как бисер, потерявшись в щелях щербатого пола, но эмоции так и просятся наружу, и поэтому он еще раз повторяет, только тише и отчаянней: — Блядь. Я… Я не знаю, что делать.
Кас смотрит на него долгим взглядом, словно раздумывая, можно ли озвучить свои мысли, а потом все-таки говорит, внимательно глядя в глаза — наверное, чтобы проследить, что Дин все услышит правильно:
— Ничего не нужно делать. Будет очень хорошо, если ты поймешь: если ты отнимешь у него меня — а ты можешь это сделать, ты можешь даже убить его и будешь, возможно, прав, и не смотри на меня так, я не глупец, я все вижу, — он умрет. Но если умрет он — меня тоже больше не будет.
Если бы в прозвучавшем был пустой пафос, то Дин первым вмазал бы Касу промеж глаз за излишний неуместный драматизм, за притянутые за уши оправдания и прочую пургу, которую могут гнать только дебилы. Но — нет, Кас произносит это так просто и спокойно, почти равнодушно, и не поверить невозможно. Кас не прерывает зрительного контакта, говоря это, и Дин понимает — именно так все и будет. Впрочем, это и так очевидно: абы кому не будешь подставлять зад, не позволишь вытирать собой пол. Абы кому не дашь полный карт-бланш.
От осознания того, что он превратился в такое чудовище, что из-за него страдает человек, уже и так много переживший в другом, прежнем, времени, Дин чувствует, как щиплет в глазах, и тонет в ненависти. Он ненавидит себя и себя-из-будущего, ненавидит прошлое и настоящее, ненавидит мир, ангелов и Люцифера, который все это и затеял.
— Не надо, Дин, — дрогнувшим голосом говорит Кас и шевелит рукой, как будто хотел бы дотронуться, но сил не нашлось. — Правда, не нужно. Я не стою этого.
— Кас! — рявкает Дин, и Кас вздрагивает. Дин зажмуривается, закрывает глаза рукой и мотает головой из стороны в сторону, не желая, чтобы это все продолжалось. Дергает себя за волосы — с силой, жестко, и сдавленно охает от боли, но говорит уже спокойнее: — Господи, Кас. Никогда не… Думай так о себе. Нет. Потому что ты самый совершенный человек, которого я когда-либо встречал.
Они оба молчат — недолго, быть может, несколько секунд, но этого хватает, чтобы взять себя в руки, и Дин переводит дух и уже нормальным голосом произносит:
— Я не понимаю, почему это все происходит.
Он лжет, и сам это знает. И Кас тоже знает, и не стесняется ткнуть в это носом, поэтому после паузы, изучив Дина долгим немигающим взглядом, роняет:
— Нет, Дин. Тебе известны причины.
Ну конечно, известны. И даже не приходится уточнять, чего именно причины, потому что конкретно сейчас важно все — и любовь Каса, и жестокость Дина, и согласившийся Сэм, и больные зомби-вирусом люди, и полуразрушенные города. Одно перетекает в другое, следствие меняется местами с источником, и это все кружит вокруг, путает, сбивает с толку. Дин видит всю ситуацию в абсолюте, как будто в один миг стал высоким-высоким, а мир стал совсем маленьким. И он может поместить всю планетку на ладонь и посмотреть на их семейные проблемы в таком масштабе. И вроде бы в сравнении с Землей ничто более не может иметь веса, но Дин скорее уничтожил бы реальность одним движением, чем сказал, что Кас, этот Дин и Сэм ничего не значат.
Для Дина они значат совершенно всё.
Он закрывает лицо руками, признавая поражение, и едва заметно кивает, впрочем, Кас наверняка улавливает — тот всегда был очень внимательным, вряд ли эта черта исчезла в этом времени.
— Ты вернешься, — вдруг говорит Кас. — Конечно, ты вернешься в свое время.
Дин не собирается возражать. Даже если бы хотел — Кас говорит так безапелляционно и уверенно, что сомнения в его словах просто испаряются, их будто сдувает ветром, как пыль. В конце концов, если отбросить эмоциональные заморочки, Захария зачем-то забросил его сюда, и наверняка не для этого разговора. Не мог же он просто отправить его в будущее только для того, чтобы два Дина раздирали Каса, как два пса — кость? Вряд ли у этого мерзкого гада были такие планы.
— Если бы я мог просить, — вдруг говорит Кастиэль, и Дин как будто вспоминает о нем, хотя, конечно, он совсем не забывал. Кас бледен, глаза покраснели, лихорадочно блестят, пальцы подрагивают — вымотался донельзя. Дин, впрочем, тоже не эталон красоты — наверняка взлохмачен, взъерошен, перемазан в чем-нибудь. Зеркал нет, он себя не видит. Но зато представляет.
Кас никак не может продолжить начатую фразу, и Дин окидывает его внимательным взглядом, подмечая, как ему кажется, все до мельчайших деталей, и дрожь, которая проходит по телу Каса, буквально бросается в глаза.
Что ж, пожалуй, Кас поразительно долго держится. Другие на его месте бросили бы пустые разговоры и рванули за дозой, но не Кас, нет — он терпеливо, пересиливая себя, продолжает это все, тянет, выслушивает Дина, хотя все, что хочется, — это закинуться чем-нибудь. Дин не представляет, какие тут запасы, и малодушно надеется, что они не иссякнут еще очень долго, потому что Касу совсем не просто быть человеком.
Кас все-таки не договаривает. Он прерывисто вздыхает и отворачивает голову, но Дин и так знает, о чем тот хотел его попросить, но так и не нашел в себе сил.
* * *
— Дин? — голос знакомый, очень знакомый, и идет как будто изнутри. Дин вздрагивает от неожиданности и распахивает глаза, когда его руки касаются чужие пальцы. — Дин, ты в порядке?
— Я… — нерешительно начинает он, но замолкает. Смотрит на Кастиэля — своего, настоящего, привычного — и сглатывает почти сорвавшиеся с языка слова. Нельзя такое говорить, нельзя. Он забылся. — Да, Кас. Все хорошо. Я просто…
— Задумался, — с легкой улыбкой подсказывает Кас и чуть наклоняет голову. Затем немного отодвигается от него, садясь поудобнее, ссутуливается и соединяет ладони, переплетя пальцы. Дин смотрит на его руки и не может оторвать взгляда, хотя подозревает, что выглядит странно. Быть может, даже смущает Каса, но тот не подает вида — смотрит вперед, на огонь в камине, на Сэма в кресле, который по уши погряз в очередном томе с очередной полки. Вокруг дивана полумрак, свет приглушен, а Сэм сидит под торшером, в уютном оранжевом круге. Дин понимает, что не помнит, что именно читает Сэм — надо же было так сильно погрузиться в прошлое.
— Задумался, — охотно соглашается Дин и разваливается на диване вольготно и с удовольствием. Кас по-прежнему едва улыбается — может быть, своим мыслям, может, обстановке или тому, что Дин рядом — и ничего не говорит. Впрочем, ничего и не нужно говорить.
Это необычайно мирная сцена. Дин не может припомнить, когда такое было в последний раз — никак не меньше года прошло. Они втроем здесь, и пусть ему не хватает некоторых людей — да что уж там, пусть он безумно скучает по ним, — сейчас ему больше никто не нужен. Он безмерно счастлив, что эти двое, которые в каком-то плане большая головная боль, с ним. Живые и относительно здоровые. Чего, конечно, нельзя сказать о самом Дине, но когда это Дин заботился о себе в ущерб родным? Не было такого и не будет никогда, и потому он умиротворенно вздыхает, потирая метку Каина, которая уродливым шрамом бугрится на предплечье. Косится на Каса, который проявляет чудеса выдержки и не шевелится вот уже с минуту — только дышит, но и приподнимающейся груди Дин не видит, потому что все закрывает дурацкий тренч.
— Сними? — предлагает он. Кас, встрепенувшись, словно воробей, которому на макушку упала дождевая капля, поворачивается к Дину и смотрит сонно, но с теплом. И понятно, что он ни черта не расслышал — тоже, наверное, задумался. — Я говорю, сними свой чертов плащ. В бункере вроде не холодно.
— О, — выдыхает Кас и тут же поднимается на ноги, осторожно стягивая тренч. Затем так же осторожно складывает его и располагает на подлокотнике дивана, почти нежно проведя по бежевой ткани ладонью. Дин вроде бы хочет рассмеяться — и раньше точно рассмеялся бы, — но сейчас он просто добродушно фыркает и качает головой, отводя взгляд. Огонь в камине потрескивает, искры вылетают наружу, но опасности нет — все возгораемое находится достаточно далеко. Языки пламени ласково облизывают камень очага, струятся по нему, и там, внутри, на черной задней стене, Дину чудится всякое. Он прикрывает глаза, чтобы не думать об этом, и через силу смотрит на Каса, такого… своего. Тот снова сидит рядом с ним, одетый в серые джинсы и голубую рубашку, и одежда мятая, словно кем-то пожеванная, но Дин по-глупому улыбается, смотря на всё это, и почти счастливо вздыхает.
Да, со временем он научился ценить редкие минуты покоя. Вечная гонка за чудовищами, вечные сражения то за жизни людей, то за существование мира сделали свое дело. И по сути, что один человек, что мир — разницы никакой, разве что масштаб угрозы, но если не задумываться о нем, то вообще все одинаково. Работа есть работа. И они, Винчестеры и Кас, давно отдали себя на растерзание людям, которым требуется их помощь. Но тем не менее… Тем не менее вот так, как сейчас, — хорошо. И подольше бы.
— Как ты, Дин? — вдруг спрашивает Кас. Дин смотрит на него немного удивленно и непонимающе, а Кас глядит в ответ прямо и внимательно. Вот такой он гораздо лучше — без ужимок, уверток, попыток уклониться и наврать, скрыть истину, каким был в другом две тысячи четырнадцатом. И ради такого Каса Дин готов потерпеть и даже поотвечать на очень неприятные вопросы.
— Все хорошо, — коротко говорит он, но этого явно недостаточно. Сэм тоже поднимает голову от книги и с ожиданием и волнением впивается в него взглядом. Дин усмехается: — Я врать не буду, парни, я не знаю, во что умудрился ввязаться с этой меткой, но пока что убивать не тянет.
Шутка не прокатывает — это Дин понимает по ставшему очень серьезным Сэму и нахмурившемуся Касу. Он сейчас явно сморозил какую-то глупость, и придется разбираться.
— Дин, ты же понимаешь… — начинает Сэм. Дин закатывает глаза:
— Нет, Сэмми, я не понимаю. Я ничего не понимаю, кроме того, что на мне есть какая-то херня, которая рано или поздно проявит себя. Она уже проявила себя, — он взмахивает рукой, не давая брату вставить увлекательную историю про то, как Дин был демоном. — И вы меня вытащили. Но я знаю — чувствую, — что на этом дело не закончилось и нам еще предстоит побегать. Возможно, бегать будете вы от меня, — на полном серьезе говорит Дин и поджимает губы, с вызовом глядя на обоих. Сэм — мрачнее тучи, Кас — печальный, со скорбным лицом, но Дин видит в нем решительность. На что именно решительность — даже думать не хочется, потому что очень, очень свежа в памяти картинка из другого две тысячи четырнадцатого, с другим Касом — наркоманом и грушей для битья.
— Не надо было тебе… — не унимается Сэм, на что Дин реагирует резко:
— Надо было. И не было других вариантов, Сэм. Я связался с Кроули, — на этих словах и брат, и Кас дергаются и тут же на миг отводят глаза, словно стыдятся, что так вышло. Дин понимает, почему — если бы Сэм не прогнал его, если бы Кас не остался с Сэмом, то не случилось бы истории с Каином. Но тогда, скорее всего, победу одержала бы Абаддон, а это, уверен Дин, гораздо хуже, чем какая-то непонятная метка. — Как бы там ни было, — решает не продолжать он, — нам нужно не думать, чем все могло бы стать, если бы вышло иначе, потому что иначе не вышло, а вышло так, как вышло, и теперь лучше разбираться с тем, что есть. Я понятно выразился?
Кас фыркает и согласно кивает, Сэм секунду выглядит озадаченным, будто укладывает в голове произнесенное Дином, а потом, смерив его оценивающим взглядом, прищуривается и тоже кивает. Мол, я взял на заметку всю ту чушь, что ты сейчас вывалил, и ничего не обещаю, но в твоих словах, кажется, было немного смысла.
Дина так вполне устраивает, потому что ему очень уж не хочется думать в данную минуту об этой херне с разборками и проблемами, когда можно просто посидеть с этими двумя и просто ничего не делать. И ничего не держать в голове. Просто — рядом с братом. И рядом с Касом.
— А как ты? — тихо спрашивает Дин, чтобы не мешать Сэму, снова вернувшемуся к книге. Дрова щелкают, парочка ярко-алых угольков вылетает на гранитный пол, но на этом все, и Дин снова смотрит на Каса, который теперь задумчив — наверное, подыскивает слова.
— Честно, Дин? — со вздохом уточняет Кас и глядит на него тяжело и серьезно.
— Честно, — сглотнув, принимает условия Дин, и предчувствие нехорошего сжимает его всего.
— Во мне чужая благодать, — дрогнувшим голосом отвечает Кастиэль. И этого, пожалуй, могло бы быть достаточно, если бы только это интересовало Дина. Но ему важно знать всё. Он понимает, почему именно об этом первым делом сказал Кас — потому что так он признался, что еще один ангел был убит, чтобы Кастиэль мог оказаться рядом в нужную минуту. Нельзя сказать, что Дин сожалеет или сочувствует — в конце концов, если бы не эта чужая благодать, Кас не появился бы вовремя, Дин убил бы Сэма, и история Винчестеров завершилась бы не самым приятным образом. Но эффектным, не поспоришь. — Я не хотел ее…
«Врешь», — почти роняет Дин, но сдерживается.
— Хотя, конечно, я лгу, — неживым голосом продолжает Кас. — Если бы я не хотел, я бы не принял ее, а я принял. И рассуждал, что Эдина все равно мертва, а значит, я могу взять ее силу, но не нужно мне было этого делать, потому что Кроули…
— Кроули? — вырывается у Дина. Кас замолкает, смотрит на него странно, будто не ожидал здесь увидеть, и кивает, подтверждая свои слова.
— Кроули. Он убил ее и забрал благодать, которую передал мне. Я был настолько слаб и именно в ту минуту так хотел жить, что не стал бороться с ним и согласился принять чужую силу. И я не знаю, что он с меня потребует.
На пару минут наступает тишина. Дин поначалу пытается что-нибудь сказать, но ничего толкового в голову не приходит, и он бросает это дело. В любом случае, они все знают, как действовать в этакой ситуации — вместе. Это главное, это залог их успеха. Если они будут держаться друг друга, то непременно разберутся с любой ерундой, и Кроули, опять ставший врагом — а прекращал ли он им быть хоть на минуту? — не причинит Касу вреда.
Главное, чтобы Кас был в них уверен. Может, после всего, что случилось, Кастиэль не может на них рассчитывать, как раньше? Может, они с Сэмом — или, скорее, сам Дин — потеряли его доверие? Дин надеется, что это не так, потому что Кас должен быть рядом, а за прошлогоднюю ошибку — предательство — он отплатил сполна, хотя до сих пор винит себя за это.
В чем Дин еще себя не винит?
Он опускается ниже, сползая по сиденью, и ловит себя на смутном желании. По коже словно проходится зуд, оставляя легкие мурашки, и Дин хмурится, не до конца понимая, что это может значить. А потом Кас оказывается рядом, прижимаясь бедром к бедру и боком к боку, и устраивает голову на спинке, прикрывая глаза и глубоко вздыхая. Дин вглядывается в него — в щетину, в синяки под глазами, в спутанные волосы — и стискивает зубы, чтобы по-дебильному не наплести какой-нибудь фигни и не наброситься с объятиями.
Это все, черт возьми, стоило того. Это все стоило его души, это стоило Ада — люди вокруг живы, рождены новые дети, мир по-прежнему существует и зомби-апокалипсис получилось отменить.
Ну, или отложить, но это будут уже не его проблемы.
И Кас — побитый, измученный, но восстанавливающийся, с чужой — да с какой угодно, хоть самого Господа — благодатью, Кас, совсем не похожий на другого-себя, прихиппованного, обдолбанного и чересчур счастливого. Именно такой, какой нужен, никакого другого не надо.
Дин думает, что, кажется, у него получилось исполнить так и не данное тому Касу обещание спасти Каса из своей временной ветки. И воистину неисповедимыми путями Дин смог это сделать. Ведь смог же?
Кас вдруг открывает глаза и смотрит на Дина пристально-пристально, и он холодеет от пришедшей в голову мысли: а что, если ангелы знают все, что происходит? Кас ведь говорил, что время — нелинейное, и он мог перемещаться между годами, Бальтазар вообще изменил реальность, исправив одну мелочь в виде затонувшего корабля.
Что, если Кас знает, что именно видел Дин? Что, если знает, что он сделал — или не сделал? Что, если знает о том, кем Кас мог стать, как мог поступать с собой? И скорее всего, так оно и есть, и тому все было прекрасно известно, и выходит, он всегда осознанно шел на это?.. За Дином?..
За Дином?..
Кас моргает, и Дин осознает, что все это время не отводил от него взгляда. И весь этот поток мыслей, кружившийся меж висков, пролетел перед ним, когда он смотрел Касу в глаза. Дин розовеет и пытается отвернуться, чувствуя дикой силы смущение — такое, что даже ничего сказать не получается, отшутиться не выходит, и он откашливается и пытается подняться на ноги, чтобы сбежать. Хотя бы в туалет под выгодным предлогом, ну или на кухню за бургером — мало ли, вдруг он проголодался, с людьми такое случается, и он все еще человек, пусть и не до конца, но голод — нормальное чувство, и никто не заподозрит его в…
Кас хватает его за руку, легко удерживая на месте — Дин так и застывает, до конца не встав, на полусогнутых ногах. Не решается ни дернуться, ни даже вздохнуть — будто случится что-то страшное, если момент будет нарушен, и он ощущает уже, как легкие горят, но сглатывает и зажмуривается трусливо-трусливо. А потом Кас тянет на себя его руку, обхватывает кисть надежнее и крепче и — Дин резко глотает воздух — прижимается губами к тыльной стороне ладони. Бесхитростно и просто.
Дин оборачивается, широко раскрыв глаза, и смотрит на Каса изумленно. А тот улыбается своей обычной улыбкой, в которой нет никакого двойного дна, и отпускает его руку — мол, иди, куда хотел. Дин медлит пару секунд, а потом плюхается обратно на диван, едва не придавив ноги Каса, и не находит в себе смелости посмотреть на него. Он знает, что ничего не показалось, что это случилось в действительности — Кас поцеловал его руку, Боже, — но не верится, просто не верится.
И тогда Кас, словно чувствуя метания Дина, берет его за руку, сжимает легонько и переплетает их пальцы, больше не делая ничего.
Впрочем, этого вполне достаточно.
обзорам
@темы: Дин, фанфики, рейтинг: R-NC-17, "Тыквенные семечки", Кастиэль
-
-
04.12.2014 в 11:40хвалите автора! хвалите! ибо это прекрасно
я не умею красиво писать отзывы, скажу лишь, что я в лужу
Так что я очень прошу умеющих писать красивые, вдумчивые отзывы - не стесняйтесь)) я щаз пока не смогу адекватно изложить, насколько меня размазало...
-
-
04.12.2014 в 11:43-
-
04.12.2014 в 11:50-
-
04.12.2014 в 11:53-
-
04.12.2014 в 14:40-
-
04.12.2014 в 15:03спасибо огроменное
-
-
05.12.2014 в 00:462014, ох уж этот 2014... сколько боли всегда...
-
-
05.12.2014 в 00:53-
-
05.12.2014 в 01:04вся их история любви - боль и счастье
у тебя очень канонно выписано -пронзительно до слез